На фотографии

Осенью 91-го они вместе поступили на первый курс факультета Международной информации. Сейчас Алексей Захаров – президент IT-сервиса по поиску работы и подбору сотрудников SuperJob, Александр Кессель – продюсер, основатель кинокомпании «Спутник Восток Продакшн», Владимир Легойда – профессор МГИМО, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата. Руслан Пухов – директор Центра анализа стратегий и технологий, член Общественного совета. Несмотря на плотные графики, университетские приятели и сегодня поддерживают дружеское общение.

 «Через три дня все закончится»:
августовский путч и начало студенчества

В августе 1991 года в Москве происходит путч ГКЧП. Горбачев фактически отстранен от власти, в столицу входят танки. Вроде бы поворотная точка в истории страны. Однако многим казалось, что все происходящее – лишь временный беспорядок. 

Алексей Захаров делится воспоминаниями: «В ночь перед путчем мы с друзьями весело проводили время в гостях у нашего однокурсника, как раз незадолго до начала учебного года. Играли в карты до поздней ночи, часов в девять утра я лег спать, а друзья продолжили общаться. Через какое-то время включили телевизор, а там – "Лебединое озеро". Они меня будят:

– Леха, вставай, в стране путч, переворот! 

– Стреляют?

– Нет.

– Значит, через три дня все закончится, – сказал я, перевернувшись на левый бок. 

Через три дня все и закончилось». 

Нельзя сказать, что студенты были безразличны к происходящему: напротив, они воспринимали грядущие изменения как приключение, для них только начиналась взрослая жизнь.

Александр Кессель вспоминает: «В первый день путча мы с друзьями поехали в центр, на Пушкинскую площадь, вся она была заставлена тяжелой военной техникой. Трое из нас служили, мы понимали, через что проходят солдаты, Леша (Алексей Захаров) делился с ними сигаретами. Но мы-то уже были первокурсниками МГИМО, жизнь удалась. Для нас все происходившее было приключением, связанным с молодостью и ощущением пульса жизни». 

Изменения в политике особо не отражались и на жизни студентов, приехавших из союзных республик. Например, Владимир Легойда, поступивший в МГИМО из Казахстана, не почувствовал себя чужим в декабре 1991 года, когда фактически стал иностранцем. Его, как и других первокурсников, охватило ощущение новизны. Сам он отзывается о начале студенческой жизни так: «Меня радовал факт переезда в Москву из небольшого города, это было основным жизненным изменением и новой реальностью. Я, конечно, не ощущал себя иностранцем, потому что стал им лишь формально».

«Очень удивляло, что людей на улице не убивают»: жизнь после переворота

Позднее политические изменения привели к серьезному кризису. Казалось, что жизнь никогда не будет прежней: предчувствие гражданской войны и нестабильности в бытовом плане нарастали день ото дня. Особенно явно это ощущалось осенью 1993 года. Что рассказывают об этом времени наши герои?

Руслан Пухов описывает это время так: «Встаешь с утра, подходишь к выключателю и думаешь: "Сейчас не будет электричества". Заходишь в ванную: "Воды-то точно нет". Странно – вода есть… как и электричество. "Наверное, мусор не вывезли". Смотришь в окно, а урны пустые. Вообще говоря, очень удивляло, что людей на улице не убивают. Если бы начали убивать, мне это казалось бы нормой». 

Алексей Захаров снимал квартиру вместе с друзьями. Он вспоминает о трудностях тех лет: «Есть было нечего, в прямом смысле слова. Было время, когда буханка хлеба стоила 3 рубля. А у нас с товарищем на двоих был 1 рубль 48 копеек и никаких перспектив: во время зимней сессии пару дней ничего не ели. 

Я помню, что мы с голоду обшаривали все и однажды нашли на кухонном шкафу пакетик заварного крема, которому на вид было лет 15-20. Развернули его, развели с водой, попробовали. Такое ощущение, что пластиковый пакетик смешался с содержимым. С таким же успехом можно было стул съесть».  

В это время Владимир Легойда стажировался в Калифорнии. Из-за океана политический кризис на родине ощущался не так остро: «Когда стреляли по Белому дому, я подошел к преподавателю и сказал: "У нас там такие дела дома творятся… Можно я пойду посмотрю CNN?". Достоверную информацию можно было узнать далеко не сразу, потому что тогда еще не было мобильных телефонов, я по месяцу ждал рукописные письма от друзей и родителей».

Глоток свежего воздуха: свобода в СМИ и религии

Вместе с ощущением хаоса 90-е принесли свободу. Количество независимых СМИ росло, у журналистов появилась возможность отражать собственное мнение, а не заранее заданную позицию, не укреплять авторитет власти, а критиковать ее. Тем не менее и свобода в СМИ воспринималось по-разному.

Алексей Захаров делится личным опытом: «На третьем курсе я уже работал в "Московских новостях". Это было наиболее влиятельное издание в России в те годы: после критической статьи на следующий день могли уволить федерального министра. Тиража в более чем миллион экземпляров не хватало – у входа в редакцию стояли специальные стенды с разворотами свежей газеты, и там постоянно толпились люди».

При этом Руслан Пухов считает, что сотрудники СМИ стали злоупотреблять свободой, не зная, как ей пользоваться: «Некоторые журналисты были готовы растоптать чужое достоинство, радоваться чужой смерти. Огромное количество людей, не несущих ответственности перед государством и историей, пошли во все тяжкие. Творилась вакханалия – это меня, конечно, впечатляло в плохом смысле». 

Свобода появилась не только в СМИ – для верующих людей начало 90-х оказалось настоящим прорывом. Так, Владимир Легойда описывает восторг тех лет: «Для меня и моего круга общения главной свободой было открытие храмов. Сейчас возможность попасть в церковь кажется незыблемой, а я помню время, когда милиция запрещала это. На ум приходит и первый книжный православный магазин в Москве. Его в шутку называли "Православная обувь", потому что в обувном магазине стоял стол, где продавались книги религиозного содержания. Тогда он был один в Москве!»

МГИМО в новой реальности: учеба в Москве и за рубежом

Изменение идеологии в стране коснулось и обучения в МГИМО: нужно было находить новый подход ко многим политическим процессам, которые изучались в нашем университете. Однако студенты и преподаватели чувствовали, что «тиски разжаты»: свободно можно было обозначать политическую позицию.

«С 1991 по 1994 год на любой кафедре среди преподавателей были приверженцы разных политических взглядов, – вспоминает Руслан Пухов. – Кто-то был ортодоксальным коммунистом, кто-то – ультралибералом, кто-то – националистом. При этом они не бросались друг на друга с ножами. Каждый студент мог выбрать себе научного руководителя, который бы соответствовал его взглядам. И во время защиты дипломной работы люди с другой политической позицией не санкционировали никого понижением оценок».

В начале 90-х некоторые руководители еще пытались следовать заведенным ранее правилам. Например, Алексей Захаров вспоминает, как его вызвали в деканат за отказ платить комсомольские взносы: «Замдекана спросил: "Что такое, вы не поторопились? Вам же еще экзамены сдавать". В то время преподаватели уже публично выходили из партии, а некоторые из наших однокурсников, наоборот, пополняли ряды молодых коммунистов МГИМО. Нам это казалось смешным».

У Александра Кесселя был другой опыт: «Помню, на подготовительном факультете я надевал строгие рубашки, часто приходил в галстуке. На первом курсе начал одеваться свободнее, носил шейный платок. И с этим платком меня пригласили в деканат и объяснили, что это неподобающий предмет одежды для студента МГИМО. Но я его не снял».

В начале 90-х Россия только подключилась к системе молодежных обменов с США, Германией, Францией. Благодаря программе «Темпус-Тасис» Владимир Легойда провел 1993-1994 учебный год в Калифорнии. Эта был первый проект такого типа, и студенты чувствовали себя первопроходцами. 

У Руслана Пухова был необычный опыт: он одновременно учился во франко-российской магистратуре и на четвертом курсе МГИМО: «Совмещать обучение на двух программах было очень сложно. Мотивация была в том, что все, кто учился в магистратуре, могли выбрать потом стажировку за рубежом – в российском посольстве в Париже, Совете Европы, научном центре во Франции». 

Эксперименты в студенческих СМИ и рождение программы «Умницы и умники»

Свобода проникала и в студенческие СМИ. В «Международнике» будущие журналисты оттачивали мастерство и создавали запоминающиеся материалы, благодаря свободной политике редакции и возможности поговорить с выпускниками и экспертами. 

Владимир Легойда принимал активное участие в работе газеты: «Я помню, как МГИМО в 1995 году получил статус университета. Тогда главный редактор "Международника" Сергей Верейкин написал редакционную статью об этом, назвав ее: "Мы стали университетом в скобках, хорошо, что не в кавычках…". Это показывает степень свободы – думаю, многим бы такое не понравилось, но публиковать подобные дерзкие вещи нам никто не запрещал. 

На четвертом курсе я брал интервью у Артема Боровика, нашего выдающегося выпускника. И тогда впервые понял, что такое мгимовское братство. Договаривался об интервью очень долго, через помощников, но говорил, что я из МГИМО, от Наталии Ильиничны Чернышевой – меня быстро направляли дальше». 

Александр Кессель тоже несколько раз писал статьи для студенческой газеты: «"Международник" был академическим и профессиональным клубом, где журфаковцы проводили время вместе. Оттуда вышли журналисты, которые потом стали представлять большие печатные издания и работать на телевидении». 

Четверо друзей также связаны с возникновением программы «Умницы и умники», первый выпуск которой появился в 1992 году. Об этом вспоминает Александр Кессель: «Когда снимался первый пул программ, Юрий Павлович привлек нас к съемкам в качестве волонтеров-помощников, тогда мы первый раз окунулись в мир телевидения. Жили недалеко от телецентра "Останкино", в гостинице, вместе с участниками программы, которые приехали из разных городов. Мы неделю работали в качестве администраторов, сопровождали школьников, следили за их расписанием. С некоторыми участниками той программы до сих пор поддерживаем общение». 

«Нужно было вертеться»: кем работали студенты МГИМО?

Несмотря на высокую занятость в университете, для студентов начала 90-х крайне остро стоял вопрос заработка: все работали, где могли и как могли. Главной сложностью было совмещать это с учебой. Об одной из первых подработок рассказал Руслан Пухов: «Помню, что одно время мы с друзьями работали условными "полугидами": были основные экскурсоводы, рассказывающие иностранцам о достопримечательностях, а нашей задачей было облегчить их взаимодействие. Из-за того, что работа отвлекала от учебы в МГИМО, у меня начались проблемы, больше всего – с французским, но нужно было вертеться в сложившихся условиях».

Алексей Захаров пробовал себя в качестве социолога, и работа, на которую он изначально шел ради денег, стала для него возможностью для профессионального роста: «В подвале МГИМО арендовала помещение социологическая служба Vox Populi Бориса Грушина. Мы работали там интервьюерами, ходили по квартирам, брали интервью по телефону. Это было чудесной практикой – понять, как работает полевая социология. В результате сейчас у меня в SuperJob самый влиятельный социологический центр в стране».

Владимир Легойда нашел себя в преподавании: за год до окончания университета начал вести занятия у младших курсов. Позже он также занялся профессиональной журналистикой: «В 1996 году вышел первый номер журнала "Фома", и моя первая должность в журналистике сразу была редактор, а через пару лет я стал главным редактором».

«Мы бы не стали теми, кем стали»: как 90-е повлияли на будущее героев?

Быть студентами в начале 90-х непросто: приходилось быстро адаптироваться к новой среде. Александр Кессель оценивает этот опыт так: «Я стал шире смотреть на мир, лучше понимать его. Это сыграло значительную роль в моей карьере».

Сложности студенческих лет многому научили героев. Руслан Пухов считает, что этот период стал основополагающим для успеха его и его товарищей: «Если бы не то время, вряд ли бы у Захарова был SuperJob, Кессель снимал кино, а у меня был собственный центр. Если бы не было 90-х, мы не стали бы теми, кем являемся сейчас».