Я выхожу из МГИМО в 13:35 и на остановке «Академия труда» жду автобус 616. Несмотря на то, что наступил апрель, погода все еще дышит мартовской прохладой с обманчивым солнцем. Ясное небо обнимает землю. Его сине-голубую заливку разбавляет сахарная вата кучевых и перистых облаков. Наконец-то приехал мой 616-й, и к 13:56 я добралась без пробок до отправного пункта.

Машу рукой — поприветствовать статую Гагарина. Воздух пахнет свежестью, окрыляя меня, пока я не спускаюсь на красную ветку Проспекта Вернадского. Вокруг витает пыль. Я сажусь в поезд с конечной на Бульваре Рокоссовского. Как всегда, здесь многолюдно: по-импрессионистски мелькают лица студентов, пенсионеров и офисников, смазанные краской усталости. Говоря об этих людях, повторяю Пелевина: «всё это время они находятся как бы в трансе».

И ведь действительно: в «Подземном небе» Пелевин написал, что метро строилось не только и не столько как транспортное средство! Замысел постройки был амбициознее. Метрополитен стал механизмом трансформации сознания людей, который позволил осуществить формирование новой личности, всецело разделяющей советскую идеологию.

Женский металлический голос объявляет: «Станция Кропоткинская. Осторожно, двери закрываются». Это первый пункт маршрута.На первый взгляд может показаться, что здесь мало что особенного: колонная трехпролетная конструкция из монолитного бетона, изготовленная по специальному проекту, и истоптанный временем шахматный сизо-терракотовый пол. Освещенная скудным светом, я выхожу на середину прохода. По обе стороны от меня — сбоку и впереди — два ряда десятигранных колонн, облицованных серовато-белым мрамором. Такой же добывают неподалеку от моей малой родины — а родилась я в Екатеринбурге — и он даже называется в честь уральских топонимов — названий поселков Коелга и Уфалей. Верхние части колонн украшены капителями, в которые вмонтированы невидимые снизу светильники.

Вслед за Пелевиным обращаю внимание: эта станция и правда похожа на египетский храм, подсвеченный электрическими лампами.

Налюбовавшись Кропоткинской, я выныриваю на улицу из-под земли, чтобы сфотографировать Пушкинский музей. Из литературного здесь стоит отметить два момента: во-первых, он назван в честь солнца русской поэзии, а во-вторых, его построил отец Марины Цветаевой. Из примечательного: на стенах галереи искусства стран Европы и Америки появилась новая афиша: «После импрессионизма». Ее я добавила в график, чтобы сходить на нее, как откроется. Главное, что после душного метро я перехватываю дыхание и, бросив взгляд на сверкающий купол храма Христа Спасителя, спускаюсь в «советский Гадес» обратно.

Затем я приезжаю на второй пункт маршрута. Библиотека имени Ленина всегда поражает меня тем количеством разветвлений, которые она в себе соединяет. Даже на карте этот транспортный узел напоминает схематическое сердце, как в учебниках по биологии: будто Арбатская — это верхняя полая вена, Боровицкая — правое предсердие, Александровский сад — правый желудочек, а сама Библиотека… — левые предсердие и желудочек московского метро. В самом деле — цитирую Пелевина — «метро, которое давно носит имя Ленина, является виртуальным мавзолеем — мавзолеем идей, мавзолеем будущего, мавзолеем мечты».

Смотрю на людей, поднимающихся по лестнице: там есть поворот на пересадку налево, но все же кто-то, забывая о дороге, останавливается перед мозаикой с портретом вождя. Может, поэтому в дебютном романе Пелевина «Омон Ра» Омон Кривомазов, разочарованный в симулированном полете на Луну, выходит именно с этой станции как с конечной. Как этот персонаж, я выхожу «из закутка под лестницей» и медленно иду по платформе «к большому зеркалу в ее конце. Над зеркалом мигали грозные оранжевые знаки времени, сообщавшие, что еще не вечер, но времени уже довольно много». Электронные часы как раз показывают, что сейчас уже 15:13. Пора дальше выдвигаться.

Что удивительно, я захожу в полупустой вагон поезда — это большая редкость для Сокольнической линии. Сажусь в самом углу — это прекрасное место для погружения в себя. Чувствую себя героем из сатирического рассказа Пелевина «Откровение Крегера (пакет документов)», поскольку в каком-то смысле тоже, «находясь в медитативном бункере», я выхожу «в астрал для обычного патрульного рейда». Впрочем, гулять вне тела — в метро уж тем более — подолгу нельзя, потому после объявления Охотного ряда я возвращаюсь в реальную жизнь. Ищу пересадку на Арбатско-Покровскую ветку.

Чтобы достигнуть третьей цели — неужели я играю в постмодернистский квест Пелевина? — мне предстоит пройти по внутренним коридорам и эскалаторам. Хотя я ориентировалась на указатели, все равно заблудилась!

На лестнице у какой-то девушки падает книга. Я помогаю ей подобрать «Гордость и предубеждение», и она благодарит меня за помощь. Попутно уточняю у нее, как пройти к Площади Революции. Как выясняется, она сама туда направляется, и мы пошли вместе. Девушка садится в поезд, мы прощаемся, и тогда мой взгляд поглощает — нет, не блокнот — а бронзовые фигуры. Сколько же десятков лет истории они пережили! Хотя «идеологическая комиссия хотела убрать оттуда статуи, так как они показывали советского человека в полусогнутом положении почти на коленях», хорошо, что все осталось прежним.

Я уже знаю, что многим из этих фигур приписывается магическое значение. Если я найду фигуру матроса-Сигнальщика и потрогаю флажок в его руках, то удачно проведу день. Впрочем, у меня и так все хорошо — путешествие складывается отличное. Значит, и прикасаться к нагану революционного матроса мне тоже ни к чему.

Зато рядом я наткнулась на «Пограничника с собакой». Нос блестит, как всегда, прямо светится! Много желающих успешно сдать зачет и экзамен проходят мимо и как бы невзначай касаются мордочки овчарки. Тогда и я совсем тихонечко делаю то же самое, чтобы принести удачу своему репортажу.

После этого оглядываюсь: видел ли меня кто-нибудь? В основном вокруг — погруженные в себя люди. Многие из них читают сообщения или новости в телефонах, не переставая при этом жить в настоящем. Одни заходят в вагоны, другие выходят из них, третьи просто и уверенно двигаются в нужном им направлении. Есть и такие, кто задерживается на станции, с восхищением, как я, изучает оформление и фотографирует понравившиеся скульптуры. Мне кажется забавным высокий мужчина лет сорока, который ставит на пол тяжелый рюкзак и снимает на смартфон птичницу с курицей и петухом, а затем с улыбкой отправляет кому-то сообщение.

Действительно, «бронзовые божки пережили Сталина и Советский Союз, дула их револьверов, отполированные миллионами рук, все еще направлены на толпу». Искусство победило над временем?

Переход на зеленую линию нахожу, к счастью, быстро. Сажусь на Театральной и еду по направлению к Ховрино. Мне отдельно повезло, что я нахожусь в поезде с удобными кожаными диванчиками.

Дело близится к вечеру — уже 16 часов. Четвертой и вместе с тем заключительной частью литературного путешествия я считаю Маяковскую, о которой Пелевин пишет, что именно на ней «Бог милостив». У меня возникает риторический вопрос — почему? Чтобы для себя отыскать ответ, я изучаю архитектурные особенности станции. От самого Маяковского там мало что: по сути — только памятник, а его еще нужно найти! Он прячется ближе к выходу и в сравнении с фигурами на Площади Революции кажется совсем маленьким.

Спускаюсь на платформу, чтобы черкнуть на полях следующее: станция оформлена в стиле ар-деко, а не футуризма, что, как я думаю, несколько странно в литературном контексте. Тем не менее эта станция красивая и остается одной из моих любимых в Москве.

Но какая связь с Пелевиным здесь? Читаю: «овальные окна открывают вид с тёмного заштукатеренного потолка на нарисованное голубое небо, с самолётами, пёстрыми воздушными шарами и ветвями цветущих яблонь».

Поднимаю голову и вижу мозаичные панно на эти сюжеты! Почему я так раньше не делала и упускала из виду такую красоту? Пожалуй, это стало моим главным открытием…

Слышу звонок — отрываюсь от блокнота. Это звонит мама сказать, что ужин готов и что пора возвращаться. Я делюсь с ней радостью, что успела за сегодня объехать все, что хотела. На пути домой захожу в поезд здесь же, чтобы потом пересесть на Петровском парке на Большую кольцевую линию и доехать впоследствии до бирюзового Делового центра.

Если подводить итоги приключения по пелевинскому (гипер?) тексту, то я убедилась, что, судя по упоминаниям в текстах, Пелевин больше обращается к старым станциям. Возможно, через них писатель тоньше ощущает дух истории, который он, воспроизводя на страницах книг, оживляет.

Наконец-то приезжаю на свою остановку и выхожу к подножью небоскребов в «Москва-Сити». Из-за городских огней здесь почти не видно звезд. Возможно, как герои Пелевина, я ухожу сейчас «в эту нарисованную голубизну, в подземное небо с застывшими розовыми облаками вечного заката». А может, это не жизнь, а просто игра… Вдруг автором «Подземного неба» на самом деле является не столько Пелевин, сколько один из его симулякров-ликов?