Юрий Иннокентьевич Кларк

ТЕКСТ  Арсений Арутюнян
Просмотров 4932    / Май 2020 /
Понадобились полгода переговоров по телефону, чтобы договориться об этом интервью. В один апрельский день сам герой позвонил мне и назначил точное время долгожданной встречи. Зная, что Юрию Иннокентьевичу 98 лет, я ожидал увидеть глубокого старика. Но я ошибался. Дверь открыл крепкий, подтянутый мужчина. С огромной седой бородой, в тельняшке и с многочисленными наградами на пиджаке. Мы беседовали около 5 часов. Это были 5 часов увлекательного рассказа человека, который прошел самые тяжелые этапы Великой Отечественной войны. Настоящего «окопного лейтенанта», участвовавшего в обороне Ленинграда, битвах за Сталинград и на Курской дуге. Он получил тяжелейшее ранение в голову, результатом которого стали потеря речи и приступы эпилепсии. Но уже к 1946 году он смог прийти в себя и поступить в МГИМО, где выучил сингальский и английский языки. Мы подружились, несмотря на разницу в 79 лет. Я навещаю Юрия Иннокентьевича и каждый раз получаю действительно полезные наставления.

Я родился в Москве 30 декабря 1921 года. Отчим много путешествовал, поэтому я учился в разных школах: в Харькове, Старом Осколе, Запорожье, Новомосковске. Когда родители снова переехали в Москву, я поступил в 3 класс.

В детстве мы были настоящими пионерами! Пионервожатые, простые рабочие с завода, уделяли нам все свое свободное время. Ходили с нами в походы, учили плавать, разжигать костры. Мы с энтузиазмом работали на колхозных полях, собирали капусту и морковь, копали картошку. В праздники собирались за чашкой чая. Самое главное, что благодаря этим ребятам я стал регулярно заниматься спортом. Эти воспоминания очень дороги моему сердцу! В 14 лет я стал комсомольцем.

Окончив 9 классов, подал документы в 1-ую Военно-морскую спецшколу на Красносельской улице, поступил в 10 класс. По окончании 10 класса нас, выпускников, стали распределять по военным училищам. Кого-то отправили на Дальний Восток, кого-то – в Одессу, а я попал в Ленинград в Высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе. Приехали туда 2 июля 1940 года. Сначала занимались физической подготовкой, потом под Ленинградом учили нас ползать, пользоваться оружием, бросать гранаты.

22 июня 1941 года узнал о войне. Это страшное известие буквально грянуло как гром среди ясного неба. Вскоре мы приняли присягу, и я добровольцем пошел в отдельную специальную курсантскую военно-морскую бригаду. Расскажу об одном из самых запомнившихся случаев, произошедших со мной в Ленинграде.

В июле 1941 года нам была поставлена задача: захватить немецкий десант, который выбросили недалеко от Ленинграда. С группой в полном составе пошли кольцом.

Вдруг прямо на меня выбегает немец. Я кричу ему: «Хенде хох!» А немец держит автомат и не знает, что делать. Внезапно он бросает оружие, падает на колени и начинает креститься, просить, чтобы я его не убивал. Я нацеливаюсь на него штыком (курок так и не взвел). Стою и смотрю... Он бы мог меня изрешетить, но оказался морально слабым. В том бою наша группа захватила двух немецких десантников.

Отступали до Ораниенбаума. Рядом с этим местом в Ленинграде кончаются трамвайные линии. Нас поселили в огромном дворце с паркетным полом. Там со мной произошел курьезный случай. В тот день шел мелкий дождь, а на улице стояли ульи с пчелами. И один мой товарищ предложил набрать меда, аргументируя этот поступок тем, что пчелы в дождь не кусают. Подошли, и вдруг я получил удар в затылок, не укус, а именно удар – схватился за голову и бежать... А оказывается, в дождь пчелы тоже прекрасно кусают.

Осенью начались занятия и патрулирование города. Мы с товарищами дежурили на улицах блокадного Ленинграда, у каждого из дежурных был палаш. Пользоваться им было крайне неудобно. Училище располагалось напротив памятника Крузенштерну. Неподалеку находился крейсер «Киров». Мы получили строгий приказ: в случае, если крейсер откроет огонь по противнику, нам следовало укрыться в бомбоубежище. Но однажды, ослушавшись приказа, мы решили понаблюдать, как этот крейсер стреляет. Итогом была гауптвахта. Зато мы посмотрели, как крейсер «Киров» работает!

В октябре в Ленинграде начался голод... В драгоценных 125 граммах хлеба, которые нам выдавали, было все, кроме самого хлеба. Мы разрезали его пополам, а после нарезки на ноже оставалось серое вещество, похожее на замазку. Сыпали на эти два кусочка хлеба соли, намазывали горчицу, сколько на хлебе удержится, съедали и запивали кипятком, чтобы легче проходило. В первое время еще давали ложку бобов и пятнадцать граммов сахара, вскоре и этого не стало. Училище во время блокады не отапливалось. У меня руки были – одна кожа да кости. А однажды мне пришлось съесть кошачью котлетку. Съел, потому что не знал, что это кошачье мясо, с удовольствием... Это ужас просто!

Утром идешь на патрульную службу, а мимо везут труп на саночках. В сорокаградусный мороз приходилось черпать воду на Неве для питья и приготовления пищи.

25-26 декабря 1941 года нас построили и повели на станцию, посадили на поезд.  Ехали, не помню сколько, но, когда приехали, было уже темно. На станции нас впервые покормили... Гороховый суп со шкварками. Жидкий зеленый и эти шкварки. Этот вкус…

Перед нами была поставлена новая задача: пешком перейти через Ладогу, преодолев расстояние в шестьдесят четыре километра. Для этого мы использовали вехи. Идешь по Ладоге: рыхлый по пояс снег, либо голый лед. Идти надо не останавливаясь, потому что, если ты упал – сам не поднимешься. Я прошел весь этот путь со своим товарищем Ярусовым и заметил одну интересную особенность: сильным, большим людям тяжелее было идти, а какой-нибудь маленький «очкарик», как мы их называли, «паршивый интеллигент», идет себе и идет. В чем же дело? Для простого мужика отстать от строя – тяжело. А этот интеллигент никогда не поленится остановиться и перемотать портянку. Неслучайно у нас ходила поговорка: «Пехота – это сто километров прошел, и еще идти охота».

Наше Высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе было эвакуировано в Астрахань. Вскоре поступил приказ: всех тех, кто окончил третий курс, направить мичманами на Волжскую флотилию, а нас, второкурсников, в Астраханское пехотное училище для подготовки младших офицерских кадров. Из нас стали «выбивать» все морское. Запрещали носить морскую форму.

Сталинград

Это было начало ноября 1942 года. В Астраханском пехотном училище получил документ, где было написано, что я направляюсь в 66-ую морскую бригаду командиром взвода автоматчиков под Сталинград. Иду я с этой бумажкой по степи, никаких указателей, ни одной живой души, ничего нет. Голая, голая степь. А это уже морозец, ноябрь месяц. <...>

Дошел я до штаба, а это блиндаж. Спустился, там сидят два морских офицера, отдал рапорт, а они говорят: «Давай, твои наступают уже, догоняй. Оружие в бою достанешь». 

Направился в сторону позиций. Слышу выстрелы, летят пули. Первый, за кого я упал, оказался убитый мадьяр, здоровый, в большой меховой шапке. Рядом лежит мадьярский наган, семизарядный, ствол короче и толще, чем у советского. Я взял это оружие. Говорю себе: «Вот же я, свинья, за убитого прячусь». Быстро вскочил, пробежал пять-десять метров и потерял наган.

Пули заставили вновь броситься на землю. Справа лежит морячок, говорит по-мужски грубо: «Опусти задницу». Я ему в ответ: «Я твой командир!». «Все равно пригни», – отвечает. Он дает мне топорик. Идти, говорит, до сопки. Прыгнул я в окоп, который оказался буквально в мой рост, а рядом дорога. Начали переговариваться между собой, тут появился наш танк, выстелил два-три раза и покинул нашу позицию. И тут пошел немец. А у меня ничего нет. Я уж не знаю, как это было, в общем, стали отстреливаться. Так продолжалось до ночи. Когда совсем стемнело – бой прекратился, и тут я уж познакомился со своими людьми, матросами. Оружия никакого нет у них, даже ружья. А автомат я получил только ППШ. Прошло двое-трое суток, все время мы находились под снайперским прицелом. Первое ранение я получил в руку разрывной пулей. Интересно, что крови не было, только белая сукровица и белая ткань не мышц, а связок. Руку перебинтовали, завязали. Второе ранение – касательная пуля в голову. Очнулся, когда хирург хотел отрезать пальцы... Говорю: «Прирастет!» Туго-туго забинтовал. Иду в свою часть, а меня направили в стрелковую дивизию. И шел я вместе с одним армянином – Нагапетовичем.

Орлово-Курская дуга

На Орлово-Курской дуге пришло пополнение. Мы целых полгода занимались подготовкой к бою. Патронов было сколько душе угодно, а не как в Астраханском пехотном училище – три патрона, попадаешь с первого раз – остальные возвращаешь. Со мной был один случай. Жили в бараках рядом с железнодорожной станцией, я был в тот день дежурным по роте, внезапно приходит комиссия. Задача комиссии – найти беспорядок и наказать солдата. И тут налет авиации! Вся комиссия пригнулась, а я стою. Им сразу неудобно стало. Ушли, ничего не сказав. <...>

Вскоре должно было начаться наступление на Орлово-Курской дуге. В день наступления была артиллерийская канонада, около 100 орудий одновременно вели огонь. Шли с открытым ртом, потому что по-другому никак нельзя было. Идем вольным строем, перед нами – первый наш раненый красноармеец. Никто из нас не остановился, потому что нельзя, идем в бой. Вот так началась моя Орлово-Курская дуга.

Запомнилась первая сопка, которую мне пришлось со своими бойцами брать. Только мы забрались на верх – немцы драпанули. А наша артиллерия начинает бить по нам, мы бегом с сопки. Возвращаемся после обстрела, а немцы снова там. Вот это война, она такая. Говоря правду, было огромное количество вшей, сильно страдали от них. А спать хорошо, если рядом лошади, так как между ними всегда тепло. 100 фронтовых грамм я ни разу не получал.  Один раз мне достался офицерский паек, туда входили масло, пачка папирос, немного сахара и галеты. Галеты были очень жесткие. Однажды я и один мой знакомый офицер решили размачивать галеты. Солдаты зачерпнули воды, и я, размочив галету в воде, посыпал ее сахаром. Только решил вкусить этот деликатес, как знакомый офицер говорит: «Хочешь, я скажу одно слово, и ты не будешь это есть?». Я ему отвечаю: «Нет такого слова». «Посмотри в котелок», – сказал мне он. Я глянул, а там какая только живность не плавает.

Больше всего мне запомнился бой за хутор Щегловка 5-6 сентября 1943 года. Со своим взводом я получил задание переправиться через реку Лопузня и атаковать противника, который оборонялся на другом берегу. Нам удалось выбить немцев с их позиций, но они провели две контратаки. Из восемнадцати моих бойцов в строю осталось только трое, двоих подобрали ранеными. Немцы понесли серьезные потери (более 45 человек) и драпанули на три километра! Я сам получил тяжелое ранение в голову. Пришли наши части, забрали оружие, меня погрузили на подводу, несколько раз перебинтовали, но кровь не останавливалась. Когда меня привезли в медсанбат, я потерял дар речи. Вижу буквы, а складывать их не могу. Десять дней я пробыл немым. Потом перевели в госпиталь в Орле. Состояние мое не улучшалось.

В госпитале мне удалось познакомиться с одним командиром из своего 680-ого полка, который получил тяжелое ранение в ногу. Он узнал, что формируется первый поезд Орел — Москва. Мой новый знакомый сказал мне не отдавать врачам историю болезни. Я мотнул головой и оставил ее. В день отправления поезда тот командир забрал меня на костылях и с перевязанной головой. Фактически он меня спас. Запомнилось, что по прибытии в Москву меня накормили вкусным супом со шкварками.

Меня забрали санитары, и через три дня я был прооперирован нейрохирургом Гравченко. Вскоре вернулась речь. После операции у меня тряслись руки, были приступы эпилепсии. Врачам удалось связаться с моей мамой Натальей Павловной, она кормила меня с ложечки. Здорово помогли мои знакомые ребята из МАИ, которые окружили меня заботой и поддержкой. Я смог поправиться.

После войны

День Победы встретил в Москве. Решил поступать в институт, изначально были планы подать документы в МАИ, я запросил свой аттестат из ВВМУ имени М.В. Фрунзе. Но в октябре 1944 года узнал, что международный факультет МГУ был преобразован в отдельный институт. И решил поступить туда. Признаюсь, что меня взяли не сразу. Сказалось происхождение.

В 1946 году я поступил в МГИМО. Изучал сингальский и английский языки. После окончания института в 1950 году должен был поехать в Великобританию, но эти планы не осуществились. Мне предлагали работать в КГБ, но я отказался из-за тяжелого ранения в голову. В итоге был определен в издательство иностранной литературы. Там мне удалось переквалифицироваться на юриста-международника. Совершил несколько командировок за границу: Бирма, Вьетнам, Болгария, Чехословакия. Довелось мне искупаться и в Тихом океане! В 1975 году вышел на пенсию.

Молодому поколению я хочу пожелать, чтобы вы были здоровыми и занимались собой, а также получили хорошее образование.

май 2020