Окончив не только бакалавриат, но и магистратуру нашего университета, а после проработав в крупных международных компаниях, Кирилл не оставлял желания связать свою жизнь с театром. Но совмещать любительскую игру в университетском театре с обучением и работой становилось все сложнее, необходимо было выбирать, и, в конце концов, любовь к искусству победила.

В 2017 году, почти 10 лет спустя после выпуска из МГИМО, Кирилл снова становится студентом, но уже театрального вуза. Сложно ли даются подобные решения, как проходит учеба в ГИТИСе и почему никогда не поздно кардинально поменять специальность – об этом и многом другом нам удалось поговорить с нашим героем.

«Москва – это еще, конечно, люди. Я бы даже сказал – безлюдье»

Как возник замысел спектакля «Москва. Дословно»?

Спектакль родился из нашей экзаменационной работы. Есть такой новомодный жанр «вербатим». Он пришел к нам не так давно с Запада, хотя еще Станиславский вместе с Гиляровским ходили по злачным улочкам Москвы и разговаривали с бандитами и разбойниками, чтобы потом скопировать их образы. Обучение актерскому мастерству и начинается с наблюдений. На первом курсе это, как правило, наблюдения за животными, а на втором – за людьми.

Как проходила ваша работа?

К концу первого курса нам надо было поговорить с человеком или подслушать его разговор. Желательно еще и заснять так, чтобы этого никто не видел. Потом надо было органически перенести природу, проблемы, боль человека на себя и повторить со сцены.

Вы легко с этим справлялись?

Мне это давалось тяжело, потому что с чужими людьми я очень стеснительный. Со своими я могу быть душой компании, но всех, кого в первый раз вижу, если только это не вы (улыбается), я стесняюсь. Особенно я боюсь записывать: мне все время кажется, что меня сейчас разоблачат. Поэтому мне пришлось использовать всяческие ухищрения.

Например?

Допустим, циркач дядя Володя – это мой сосед. Я его даже не снимал, потому что хорошо знаю его мимику, жесты. А другой – фотограф, это было согласованное интервью: он нам делал фотографии, которые вы на заднике видели во время спектакля.

А как остальные искали свои вербатимы?

Многие ребята ходили по улицам, вокзалам, разговаривали с чужими людьми: им изливали душу, а они это потом перенимали. В начале второго курса мы собрали все наблюдения, которые делались в Москве. Режиссер решил объединить их общей идеей – взгляд на наш город. Поэтому и спектакль получил такое название: «Москва. Дословно».

Кого было сложнее показать, дядю Володю или фотографа Антона?

Фотографа сложнее, потому что для меня проще переиграть, чем недоиграть. Дядя Володя знакомый мне человек. Я прекрасно знаю его природу, органику, да он и сам по себе очень яркий, выпуклый. Его словить легче. Антона я видел в первый раз. Он человек очень сдержанный в эмоциях, а здесь был даже стеснительным: налезли с камерой, интервью брали.

Вам близок образ этого героя?

Там есть важная тема, которая мне близка. Это тема боли за разрушающуюся старую Москву. Боли за уничтожение старого. Я тоже такой консерватор, не люблю обновления.

А что для вас Москва?

Мой вербатим говорит, что для тех, кто живет в Бибирево, Москва – Бибирево, а для тех, кто живет в центре, Москва – центр. Но для меня нет такого разделения, потому что я регулярно езжу в центр. Я постоянно прохожу мимо Кремля, мимо старых красивых домов, поэтому у меня очень четко запечатлен образ Москвы красивой, центральной. Но я также очень люблю и свой юго-западный округ, где я вырос.

Москва – это еще, конечно, люди. Я бы даже сказал – безлюдье.

Почему?

Москва отличается тем, что я, например, даже не знаю, с кем живу на одной лестничной клетке. Несмотря на то, что нас тут много и в вагонах метро всегда тесно, внутренне мы очень далеки друг от друга. Здесь есть публичное одиночество, большое безразличие.

«Я вижу, что тебе скучно, хочешь, я тебя отведу в подвал МГИМО?»

Вы играли в театре-студии МГИМО. До этого были попытки связать жизнь с актерским мастерством?

Когда я только собирался поступать на курсы в МГИМО, мама меня водила на прослушивание. Я даже помню, что учил: проза была – отрывок из «Тома Сойера», стихи – «Василий Теркин», а басни – Крылова, конечно. Песню я выбрал «Наутилуса Помпилиуса», поскольку эту группу очень любил.

И вот пришел на прослушивание и запел: «Ты снимаешь вечернее платье...», но меня прервали: «Можно что-нибудь повеселее, молодой человек?» Я и начал нараспев: «Расцветают яблони и груши...» После чего мне сказали: «Знаете, молодой человек, быть клоуном и смешить одноклассниц и быть актером – это разные вещи». И я как-то успокоился, понял, что театр – не мое.

Как вы тогда открыли для себя театр-студию МГИМО?

Как-то на третьем курсе друг сказал мне: «Я вижу, что тебе скучно, нужна отдушина, хочешь, я тебя отведу в подвал МГИМО?» Я засмеялся: «И что ты там со мной сделаешь? Убьешь?» Он ответил: «Нет. Есть замечательная театральная студия университета, и мы там репетируем».

И вы сразу согласились?

Сначала я не хотел идти, стеснялся. Но когда я внедрился туда, познакомился с Николаем Николаевичем Болотовым, замечательным актером и режиссером, очень мудрым, глубоким и интеллигентным человеком, меня поразила атмосфера, и я в это дело влюбился.

Опишите Николая Николаевича как режиссера.

Он прекрасный актер, окончил Школу-студию МХАТ и играл в «Современнике», во МХАТе. Но как это иногда случается с талантливыми актерами, в какой-то период жизни он открыл у себя и режиссерский дар. Для него важен именно смысл, идея произведения, которое он собирался ставить. Он сначала очень долго разбирал его с нами, потом по-актерски что-то показывал. От себя всегда предупреждал, что не надо заниматься техникой, оставьте это все актерам, которые за деньги работают, а у нас чистое искусство, в котором мы еще можем не из корыстных соображений что-то делать.

Чем методы преподавания в театральном вузе отличаются от того, что было в театре-студии?

В мое время в студии был очень долгий «застольный» период, который в современных театрах сведен к минимуму. Во время учебы иногда бывает так, что прочитали и – сразу давай ставить тебя на ноги: ты вставай сюда, ты ходи так, ты говори это. А с Ник Ником мы могли год ставить что-то. При этом мы только месяц становились на ножки, а до этого рассуждали, обсуждали, а где здесь смысл и где здесь Бог. Были всякие философские интересные дебаты, и я ради этого туда шел.

Правда, иногда это тормозит процесс постановки. Но театр-студия МГИМО – это работа не на продукт, не на результат, а на процесс обучения и культурного развития студентов. Вот с этим Ник Ник прекрасно справлялся!

То есть вас научили думать?

Да, и думать в том числе. Для меня было важно не столько самовыражение, сколько возможность поговорить о душе. Мы могли почитать что-то, разобрать, понять. Хотя бы за то я благодарен и театру МГИМО, и театральному вузу, что я должен что-то читать. Так бы я никогда, наверное, столько не прочел. А без большой литературы личность не может развиваться.

Какую роль вы считаете самой удачной в университете?

Когда окончательно разбрелись те, кто был на моем первом спектакле «Утиная охота», Николай Николаевич подготовил с несколькими людьми очень камерную постановку – «Кроткая», по одноименной повести Достоевского. И я играл там главную роль Закладчика, немножечко демоническую, но очень про всех нас, мужчин. Это был достаточно успешный спектакль, в котором я раскрылся. Мы с ним гастролировали потом: дважды ездили в Польшу, потом в Венгрию.

«В офисе чувствовал, что я просто функция, а здесь все совсем по-другому»

После МГИМО вы учились в Шотландии, работали в крупной международной компании, но все же вернулись в театр. Почему?

Больше погружался в профессию, а она мне была не очень интересна. И хотя я окончил МГИМО, продолжал ходить в театральную студию. В какой-то момент я понял, что меня это уже не спасает. Когда ты студент, эта отдушина помогает. Но чем старше ты становишься, тем меньше у тебя возможности заниматься этим хобби. Тогда я подумал: а почему бы мне не заняться театром профессионально?

Что для вас театр?

Для меня театр – это средство развития личности, понимания жизни. Я не романтизирую театр, честно. Может быть, это средство тоже неидеально, но оно в современном механизированном мире - такой островок, где еще есть такие понятия, как душа, личность. В офисе я чувствовал, что я неважен как личность, что я просто функция, а здесь все совсем по-другому.

Страшно было принимать такое кардинальное решение?

Я этого очень боялся. Поступать в театральный в 26 лет было очень страшно. Настояли на этом мама и моя девушка, будущая супруга, с которой мы, кстати, познакомились в театре-студии МГИМО. Я им говорил: «Куда мне? Я уже старый!» Они стали убеждать: «Нет, поступи! Попробуй!» Они меня и вытолкнули в ГИТИС.

Как проходило ваше первое вступительное испытание?

Слава Богу, тогда уже появилась электронная запись, потому что живую очередь я бы не выдержал. Меня жена записала к режиссеру Карбаускису, у которого были свободные места. Я не знал, кто это такой, но пришел в назначенный срок, даже не готовился, какие-то стихи знал, а прозу прочел из «Кроткой». Когда попросили прочесть басню, сказал им: «Я готовился, но басня – это не мой жанр». Они очень удивились и попросили прочесть анекдот. Я долго не мог вспомнить, но потом рассказал про Пяточка, Винни-Пуха и расческу. Никто не засмеялся, а я такой: «Странно, а бабушка моя всегда смеялась над этим анекдотом». Это меня и спасло. В общем, меня взяли.

Какие эмоции вы испытали, когда узнали, что прошли?

Это было ощущение начала новой жизни. Я чувствовал, что вылезаю из какой-то обреченности, неопределенности, какого-то болота... бац! И появился шанс. Для меня это было настоящее чудо.

Ваше восприятие мира театра изменилось со временем?

Сначала я был вне себя от радости, но человек быстро ко всему привыкает. Какая-то идеализированная романтичная картина спадает и начинается рутина, тяжкий ежедневный труд. Но все равно я чувствую, что мне комфортнее вариться вот в этом котле рутины. Тем более тут иногда бывают проблески вдохновения, чего-то высокого и очень глубокого.

Сложно было перестроиться?

Поначалу было немножко странно. Месяц назад я писал отчет об устойчивом развитии в крупную международную компанию, а сегодня играю грибы и животных (смеется). Но человек привыкает ко всему.

Думал, что уж здесь-то не буду бояться пропустить занятие, каких-то двоек, троек. На деле же я снова стал первокурсником, который боится что-то пропустить и не понравиться учителю.

Тяжело учиться?

ГИТИС – это как казарма. Я вспоминаю, как в МГИМО мы успевали куда-то ходить, тусовались. А здесь ты без выходных: с 10 утра и до 22 вечера. Особенно первые 2 года. Я уже не такой молодой человек и выдерживать то, что в 17 лет еще нормально, – мне реально тяжело. Но и к этому организм привык. Хотя надеюсь, что со временем будет больше свободы и пространства.

Есть человек, на чье творчество вы ориентируетесь?

К своему стыду – нет. Безусловно у меня есть актеры, которых я безумно люблю. Но как говорил мой дедушка, которой писал диссертации: «Я – не читатель, я – писатель». И я так же люблю шутить: «Я – не зритель, я – актер». Хотя это, конечно, неправильно: чтобы быть хорошим поэтом, нужно сначала быть хорошим читателем. Это мой недостаток.

Вы часто строите планы на будущее: вот сейчас выпущусь из университета и...?

Я думаю, что судьба сама ведет тебя куда надо, если ты ей доверишься, а если ты будешь очень четко себе что-то прописывать, то закроешь все другие пути. Поэтому я не строю пятилетних планов, хотя какие-то пожелания есть.

Получается, у вас фаталистический взгляд на жизнь?

Это даже не фатализм... Я долго учил китайский язык и пропитался культурой даосизма. У меня даже любимая книга была «Дао дэ цзин», в которой есть идея «У-вэй» – «недеяния»: будь в центре оси колеса, пусть все вокруг тебя крутится, а ты ничего не делай, и все к тебе придет. Это, конечно, очень примитивно, но тем не менее.

Еще мне иногда кажется, что если я сделаю вид, что я чего-то не хочу, то мне легче будет этого достичь. Хотя в некоторых ситуациях надо иметь смелость определить, к чему ты стремишься, но я пока к этому не готов.

Часто сожалеете, что сразу не поступили в театральный?

МГИМО – это серьезная школа. Там я встретился с прекрасными людьми, со своей женой, какое-то мировоззрение приобрел. Пусть я поздно поступил, но мне это потом поможет иметь свой голос в театре. У меня уже есть какой-то опыт и я наконец-то чувствую, что здесь нужен.